Дневник sunny: жизнь - интересная штука
Подросток и с чем его едят
Как же меня волнует надвигающейся подростковый период у Полины.Не то, чтобы мы денно и ночно заламывали руки с вопросом «Что делать?», но готовится есть к чему.
Мы уже знаем, что в пубертатный период происходят самое главное — рождение Человека!
И мы, как всегда, готовимся: читаем, рассуждаем, интересуемся…
Вот сегодня я пойду в «Родник» на тематическую встречу: «Как находить общий язык с подростком»
Всегда есть о чём поговорить и что послушать…
Знаю, что самое главное в этот период — отодвинуть учёбу.
Да, да, вы не ослышались и не овиделись.
В учёбе поддерживать живой интерес к тому, что нравится и не трогать за плохие оценки…
Думаю, у нас выйдет, всю начальную школу мы придерживались этого правила.
А на последок процитирую Е. Белякову:
Совершенно согласна с комментарием читательницы моего ЖЖ, написавшей: «…учиться по всем предметам отлично — это неестественно как-то. Либо — либо. Или филолог, или технарь, или естественные науки…»
Я тоже отношусь к отличникам с подозрением. Когда что-то любишь, разумеется, что посвящаешь ему больше времени в ущерб, иногда, всему остальному. Любить всё одинаково? Но не кажется ли вам, что «Любовь» и «одинаково» как-то плохо сочетаются в одном предложении?
У меня в группах бывало (и бывает) много бывших тотальных отличников — золотомедалистов и краснодипломников. И вот что я отметила в работе с ними: всегда — старательные, работоспособные, но как только дело доходит до творческого воображения — крайне слабо. А все, что касается собственных желаний, собственного мнения — совсем плохо…
Много лет назад с одной из них мы сформулировали, в чем фишка. Если все предметы идут «ровно хорошо», значит по большому счету они все… одинаково безразличны! В статусе отличника не до сравнения, не до выбора, не до любви — там марку держать надо.
И ещё, про она же про сына:
Его оценками я столь мало интересовалась, что в 14 лет он перестал ходить в школу. Он открыл для себя литературу и начал запойно читать — Ремарка и Гоголя, Чехова и Стейнбека, Мопассана и Достоевского — все подряд. Он читал ночи напролет, днем отсыпался, а потом шел с ребятами гулять и играть в футбол. За ужином мы разговаривали о том, что он сейчас читал. Это не был литературоведческий анализ, скорее, мы делились чувственными ощущениями от мысли, от фразы.
— Вот это, как здорово: «…Люди, суетливо рвущие день на клочки».
— А помнишь у него: «…тронуло старую тоску о венке событий, о ветре, поющем мелодии, о прекрасном камне, найденном среди гальки…»?
Потом я шла спать, а он направлялся в свою комнату и в его глазах горел огонь предвкушаемого наслаждения.
С одной стороны я предвидела последствия непосещения школы, с другой, понимала, что читать хорошую литературу в таком количестве и с таким кайфом во взрослой жизни ему не доведется — времени не будет. Еще я была уверена, что великая литература даст ему в тысячу раз больше, чем школа, (да простят меня все, кто считает иначе…)
В конце концов, его из школы «попросили». Он отнесся к этому с восторгом, а доучивался в школе рабочей молодежи. Его туда взяли с большим удивлением — мальчик из хорошей семьи, должен бороться за красивый аттестат… Но и не взять не смогли — к тому времени он действительно работал. Потому что в 15 лет он «влетел, вломился и вдряпался» (по его словам) в журналистику.